Страница Руты Пенты

Стихи

О поэтах, писателях, музыкантах, тусовщиках и прочих странных людях

Буквы и перья

Исход битвы

Башкою округлой
Поникнув, смешон
И жалок, оставив злость,
По тлеющим углям
Усталый дракон
Влачит перебитый хвост.

Толпа обгоревших
Понурых крестьян
Сажает в седло господ,
За день постаревших
От страха и ран,
И прочь, как тюки, везёт.

Над Строфадами

Взлетаем. Без предупреждения.
С места.
Без взлётной. Без крыльев.
Без чувства пространства.
Взлетаем. К чему рассуждения.
Лесом
Идут, все кто видел
В нас непостоянство,
Незрелость суждений, незрелое детство…
Взлетаем. Зениткой уже не достать.

И с неба мы видим лишь несовершенство
Всех тех, кто учил нас летать.

***
На ветке зелёной висят переспелые сизые вишни,
И листья шуршат от случайного ветра чуть слышно,
И мутное солнце озноб свой запрятало в тучу,
Завистливо глядя на землю, присело на бурые кручи.

Больные лучи отразились в бордовом настое,
И в мутном стекле отразилось желанье пустое
Хмельного, больного и злого озябшего солнца
Спуститься под вишни и выпить настойку до донца.

Песня ведьмы

Под луной молодой собирать колоски,
Земляными корнями касаться руки,
По дворам проходить, в окнах не отражаясь,
Гривы в косы сплетать — вот невинная шалость.
На закате вставать, засыпать утром ранним,
Растекаться туманом, растекаться туманом…

Молочка налакавшись на дармовщинку,
Закружить загулявшего в полночь мужчинку,
В полнолуние в речке, от сладости млея,
Отдаваться воде, серебристо белея,
На закате вставать, засыпать утром ранним,
Растекаться туманом, растекаться туманом…

В синем небе парить, напевая чуть слышно, —
Пусть от зависти мрут нелетучие мыши, —
И рубиновым соком раздавленной вишни
Суеверов кропить, притаившись под крышей.
Исцеляя людьми нанесённые раны
Растекаться туманом, растекаться туманом…

Ночная охота

Слюдяным крылом блистая,
Я взмываю над гречихой,
Тенью в темень вырастая:
Ой, ли, тихо?
Будет лихо!

Проходи, прохожий, мимо,
Не сворачивай с дороги —
От паясничанья мима
Дёргай ноги!
Ой, ли, боги!

Но, преследуемый жаждой
Накопленья,
За манком бежишь миражным.
Возвращенье?
Нет прощенья!

Нет прощенья загребущим,
Нет пощады.
Утешенье неимущим —
Сна награда.
Ой, не надо!

Поздно. Ночь подкралась тихо,
Звёзды пуча.
Я взмываю над гречихой —
Лунный лучик.
Тьма над кручей.

Вампирелла

Она сидит за плотной шторой,
Пьёт виски со льдом и дешёвый абсент.
Она мечтает об утреннем море,
Оранжевых туфлях и юбке из розовых лент.

А за окном меняются фазы,
Бесятся лужи в пляске наяд.
Люди требуют крови, люди требуют мяса,
Люди требуют секса со всеми подряд.

Она грустит о ласке солнца,
Тополиной листве, бегущей воде.
Сквозь слёзы смех… Она смеётся,
Живёт не сейчас, в лазурном нигде.

А за окном меняются фазы,
Бесятся лужи в пляске наяд.
Люди требуют крови, люди требуют мяса,
Люди требуют секса со всеми подряд.

Близится день, и воздух ранен
Треском машин, шуршанием роб.
Она закрывает синие ставни
И ложится спать в лакированый гроб.

А за окном меняются фазы,
Бесятся лужи в пляске наяд.
Люди требуют крови, люди требуют мяса,
Люди требуют секса со всеми подряд.

***
В моём шкафу живёт скелет.
Ему от роду триста лет,
По смерти — двести двадцать два.
И я, наверное, права,
Что песенки ему пою
И анекдотами кормлю,
Чтоб был он бодр и полон сил
И по ночам не голосил.

Дуальность

Отель без названия,
Сюжет без конца.
Творец без признания
Достоин венца?
У жизни две маски,
Вглядись — и поймёшь:
Одна из них — сказка,
Одна из них — ложь.

Все сказки похожи:
Как брызнет заря,
Ты выйди из кожи
На пир у царя.
Истома сковала —
Попробуй взлететь.
Нас ждут два финала,
Один из них — смерть.

Кровавое платье,
Печальны глаза,
Раскрыты объятья,
Но падать — нельзя.
От пляшущих бликов
Неясны черты.
У смерти — два лика.
Один из них ― ты.

BLOOD MARY (Исповедь вампира)

Не будем о вечном.
Не будем о плотском.
Кому небо — в клетку,
Кому-то — в полоску.
Закрашены чёрным
Глухие оконца…
А что это — «утро»?
А что это — «солнце»?

Луна в облаках.
Тушка загнанной жертвы
Трепещет в зубах
Обезумевшей смерти.
Вся вечность — в бегах,
И другой не бывает:
То мы догоняем, то нас догоняют…

Нас любят, когда мы в кино и в журналах,
В компьютерных играх и комиксах старых,
На постерах «Cool!» в обрамлении обоев —
Но только не в жизни, не рядом с собою.

…Кляну, как умею, я злую судьбину:
Ужасная вещь — нехватка гемоглобина!

Невеста проклятого

Солнце ли тускло светит,
Звёзды ли в море тонут,
Знаю: за всё в ответе
Тот, чья рука в ладони.

Вон с моего двора — в ночь,
Из моего сердца — прочь,
Я же говорила тебе:
Не приходи!

Звери ли стонут в чаще,
Люди ли гибнут чаще,
Стрелы полёт свистящий —
Воля твоя, пропащий!

Умылась в ключе святом,
Опоясалась серебром.
Я предупреждала тебя:
Не при-хо-ди!

Некрофилическая лирическая

Спи, моя милая,
Ложь шизокрылая,
Чёрных волос волна укрывает грудь.
Похоть без проблеска,
Искра без отблеска,
Кем бы ни стала ты — просто со мною будь.

Тень под ресницами,
Запах больниц,
Сладкий — уже не пот, ещё не формалин.
Меня страшит одно:
Солнце зайдёт в окно,
И тело твоё растает, я останусь один.

Смерть улыбается,
Смерть так старается
Быть похожей на жизнь, улыбается мне во сне.
Ей что-то нужно от меня —
Жизнь после смерти дня.
Это — всё мне, и это по мне вполне.

Спи, золотая ложь.
Узких запястий дрожь —
Это для будущих танцев тел.
Прячусь от правды дня…
Кто не поймёт меня?
Кто хоть секунду тебя не хотел?

Жизнь улыбается,
Жизнь так старается
Быть похожей на смерть, улыбается мне во сне.
Что тебе до меня?
Смерть после жизни дня.
Это — всё мне, и это по мне вполне.

Наговор

Мать-Сыра Земля,
Господи-Отец,
Бусы янтаря,
Свадебный венец!
Отведи беду, разгони печаль
У корней земли, у травы начал!

Птица белая,
Полети на юг,
Где любовь моя,
Где сердечный друг.
Охрани от стрел, от дурной молвы,
Да от злых друзей глупой головы.

Станет ночь светла,
Станет тёмен день…
Рушники ткала
Паутиной лень.
Полети на юг, песня вдовая,
Возврати его, непутёвого!

Подруби, коса,
Уколи, игла!
Смертная тоска
На углы легла.
Мать-Сыра Земля, Господи-Отец,
Бусы сохрани, сбереги венец!

***
На тоненькой-тоненькой ниточке
Нанизаны алые капли,
На крепе намечены вытачки,
На ширмочке вышиты цапли.

На узеньком-узеньком лезвии
Недавно разрезали ниточку,
И с ширмочки цапли облезлые
Подрались за ржавое ситечко.

Пока они спорили, важные,
И громко кричали обиженно,
На крепе вдруг капли неслаженно
Взметнулись, и было всё выжжено.

***
Тишине переулков не верь
И напрасных не строй надежд —
Там давно притаился зверь,
Пожирающий плоть невежд.

Слышишь, как затихает стон,
И, довольный, упырь ревёт?
Если тело не тронет он,
Значит, душу твою сожрёт.

Злодей

Говорят, я страшен.
В злобе обречённой
Крашу шпили башен
Неизменно в чёрный.

Говорят, я болен
Жаждою ужасной —
Местью и разбоем
Крашу землю красным.

Говорят, я грозный
Самодур спесивый —
Вечно строю козни,
Мечу лица синим…

Я бреду понуро,
Изгнанный из храма.
От погоды хмурой
Разболелись раны.

Храбрые герои
С белыми щитами
Окружат толпою
И взмахнут мечами.

Встану на колени,
Попрошу ответа:
Почему без тени
Не бывает света?

***
Помилуй меня, Господи, и защити
От жёлтых червей, что терзают душу,
От стен и потолков, что имеют уши,
От красного комочка, который в груди.

Герой.exe

Я — компьютерный воин, не знающий боли.
Я — наёмный радетель за правое дело.
Равнодушен я к славе, и вся моя доля —
Только меч да кольчуга… на голое тело.

Я — отважный монах, убивающий взглядом горгулий,
Силой духа разящий бесовские орды.
Волей кнопки иду в потревоженный улей,
Нарисованный воин, забывший про гордость.

Я не ведаю страха, не знаю и тени сомнений.
Два щелчка — и любая открыта мне дверца.
Смерть уже не страшна после сотни-другой воскресений,
Нет ни страха, ни боли, ни злобы — ни сердца.

***
Вот иду я по траве,
Чёрный след на мураве,
Мятый шлем на голове,
Туз крестовый в рукаве.

***
Август. Облетают звёзды.
Корабли плывут на запад.
Осень накопила слёзы,
Чтоб опять ночами плакать.
Вновь тревожные зарницы
Над морями замелькали.
Паруса — большие птицы —
Отдыхать в порту устали…

***
Осень, что же ты наделала, Осень!
Взглядом заставила мерить безграничную просинь,
А ногами отсчитывать вёрсты да метры,
Голой грудью встречать холодные ветры.
Осень, мы тебя ждали так больно, так долго.
Осень. Вот и опять за плечами котомка.
Мы идём на восток, а приходим на запад.
Осень, вот и опять ты заставила плакать.

Утром — на Запад, а вечером — скорым броском назад марширует серо-сизых туч пехота. А вдали пламенеет кровавый закат, будто и впрямь горят корабли небесного флота. Опалённая этим огнём, облетает листва; красно-жёлтый ковёр стелет нам под усталые ноги. Как засохшая кровь, побурела трава. Разбегаются мокрые ленты-дороги.
Едкою каплей стекает по опалённой щеке слеза, как частичка дождя, как алмаз, как росинка… Хочется что-то хорошее другу сказать, только в горле застряла упрямая льдинка. Кровь и золото листьев и ветер с дождём приготовила Осень для жаждущих света. Усмехается тьма. Ничего, мы найдём то, что ищем, когда-то и где-то.

Сонет для флешмоба на diary.ru «Пятнадцать голодных поэтов»

Отринув безразличие к вещам
Гореть в осеннем тигле, расплавляясь,
В живое, трепетное претворяясь,
Стихи читать домам и облакам,

Пугать прохожих слёзными мольбами
О преклонении колен перед ручьём,
Молиться никому и ни о чём,
В экстазе утираясь рукавами,

Заставить губы улыбнуться дню,
Оплакать мир, над жизнью посмеяться,
Теней вечерних ждать и не бояться
Луны-охотницы увидеть фото ню.

… Но по утру душой окаменеть,
Укутаться в чешуйчатую медь.

***
Сегодня
ты будешь серебряной птицей, парящей над морем,
Завтра — камнем, летящим на землю,
Третьего дня будешь трупом,
Четвёртого — пеплом,
Пятого — снова птенцом,
Шестого — счастливым супругом,
Седьмого — удавкой из шёлка,
Восьмого — безумцем средь мраморных статуй,
Девятого — прахом,
Десятого…

***
Жизнь была светом,
Сон был страхом.
И что же дальше?
Меркнут звёзды
В спальнях мелодий.
Светлая грусть меланхолий
Придёт в середине первого месяца грёз.
К твоему дню рождения
Не останется слёз.
И через две недели
Выпадет снег…

Кривая дорог

Дерево стрелами рук —
В небо.
Хочется вместо разлук —
В небыль,
Где «никогда» — после слова «расстаться»
Где запятая и вовсе не ставится,
Головы с плеч не летят ежедневно,
Женщины письма не комкают нервно.
Может быть там, вдалеке, хорошо —
Где-то…
Сотни миров я прошёл.
Тщетно.

***
Герои прошедших минут
Расстреляны за мечту.
Наград им не выдают —
Их душам дают звезду,

Лишь искру в ночной глуши,
Лишь высверк последних слов.
Точка. Засим пиши:
«Выдано за любовь».

***
Помешательство было кратким,
Как всегда для подобной боли,
Не успели сгореть тетрадки,
Видишь — мысли уже на воле.
Астрономия в прорезь шлема,
Слишком узкую, не вмещалась,
У кого-то замкнули клеммы,
Кто вознёсся, а мы остались.

Песня отчаявшихся
Песня на добрую музыку reggey

В сточной канаве разбитые боги
Трухою исходят вновь,
Люди закутались в белые тоги,
По ним побежала кровь.

Нам незачем дольше стоять здесь,
Нам незачем дольше стоять.
Нам нечего ждать от этого неба — пусты кусты-облака.
Любящая рука
Устала ласкать.

Кто из нас не хотел быть чистым,
Кто не жаждал любви?
Кто из нас не ходил лечиться
От смерти в чужой крови?

Нам незачем дальше стоять здесь,
Нам не в кого больше стрелять,
Нам нечего ждать от этого мира, здесь только гарь и дым.
Лик с полотна перестал быть родным,
Устал быть родным…

Белая Тха

А вот Белая Тха,
Ни добра и ни зла,
Она тонка, как игла,
Она бледна и тиха.
Она придёт — однажды — совсем неожиданно — и встанет рядом с Вами, белая на чёрном.

О, нет, это не смерть,
Вы дальше сможете жить,
И что-то даже посметь.
Но части Вас больше нет.
Она придёт — однажды — совсем неожиданно — и встанет рядом с Вами, белая на чёрном.

И Вы поймёте, что зря не торопились разбивать цветочные клумбы, надувать полосатые мясики и радоваться жизни —
На это у Вас больше времени нет.

Зимняя песенка

Иногда немеет сердце,
И так хочется согреться.
Вы один, с пути вы сбились, заблудились.
Разожгли костёр надежды,
Вы один, о мой невежда,
Вы мне как-то сразу очень полюбились.

В декабре не то, что в мае —
Я одна, я замерзаю,
А, замёрзнув, выжить всё-таки непросто.
Лёд в глазах, по телу — иней,
Нос мой от мороза синий,
На ногах моих — искристая короста.

Я стремлюсь к огню и свету,
Все клянут меня за это,
Говорят, что пью тепло и убиваю.
Но из самосохраненья
Я плюю на это мненье,
Я лечу на свет, горю и исчезаю.

Испаряюсь дымом силы
И муаром тёмно-синим
Растворяюсь в зимнем небе безответном.
Угольки костра остыли,
И у вас на теле — иней.
Ах, вы вправе упрекать меня за это!

Песня бывшего оруженосца

Каждую ночь мне является он,
Рыцарь угрюмый на чёрном коне.
Прячу в подушки испуганный стон
И понимаю, что это во сне.
В синем лесу он блуждает давно,
В сизом тумане не видно лица.
Голос я слышу: имя одно,
Словно молитву, твердит без конца.

Ветер летит навстречу, треплет тумана косы,
Упрямец обречённый не развернёт коня.
Ветер летит по небу, имя моё разносит:
Ищет безумец черный, ищет во тьме меня.

Спешившись, рубит коротким мечом
Ветки, закрывшие призрачный путь,
Древние состы отводит плечом,
Бешеный взгляд ловит лунную ртуть.
Я не поверю, что это во сне:
Сотню, а, может быть, тысячу лет
Рыцарь безумный на чёрном коне
Ищет в тумане потерянный свет.

Ветер летит навстречу, треплет тумана косы,
Упрямец обречённый не развернёт коня.
Ветер летит по небу, имя моё разносит:
Ищет безумец черный, ищет во тьме меня.

***
Вены пухнут толуолом,
Из ушей течёт бензин.
Я опять грожу расколом
Блоку Спятивших Машин.

Словно от алкоголизма,
Как у дряхлого дедка,
От порывов оптимизма
В дрожь бросается рука.

Я, должно быть, очень болен
Бледной смертною тоской.
Я — никто, я опозорен,
Изгнан доброю толпой.

В двери, меченые кровью,
Не вхожу, угрюм и зол.
Я по горло сыт любовью
К людям — высшему из зол.

***
Смотрите, каков янтарь:
Пиво в стакане хрустальном.
Смотрите, каков январь:
Небо в окне фронтальном.
Какая смешная роль!
Мы все — одноразовый пластик.
Не думай, что ты король,
«Узи» обменяв на бластер.
Не думай, что ты звезда,
От счастья сверкая глазами,
Не думай, что поезда
Возьмут да придут за нами.

***
Опять заплакала зима.
Какая странная подборка:
Кусок билета до Нью-Йорка,
Стеклянный крест и птичий кал.

Какая странная судьба:
Рождает миражи и средства.
От столь приятного соседства
До мяса съедена губа.

Какой унылый гололёд,
Какая жёлтая дорога…
Ну что же, подождём немного,
И, наконец, весна придёт.

Hitorigami

Каждый — сам по себе.
Словно чёрную заповедь
Запишу — закопаю, сожгу ль, а запомню навеки.
Каждый равен судьбе.
Каждый — равен. А верно ведь!
Запишу — закопают, сожгут, разобьют человеки.

Каждый… так хорошо!
Не один — и не в стаде. Так
Запишу. Не стереть и не сжечь — возликуют народы.
По себе. Ну и что?
Каждый словно маяк.
Но маяк всё маячит — ночь скучна, и он ждёт парохода.

Старый добрый декаданс

Дай мне руку, не бойся — я лишь прикоснусь
Не огнём, не мечом, а ладонью слегка.
Мы пройдём в эту арку, не плачь и не трусь
Ни серебряной пули, ни злого клинка.

Нас осталось немного: столяр пожилой,
Сумасшедшая фея в седом парике,
Старый пень в сизой пуще и дом нежилой
На окраине Лондона в Сен-Тупике…

Как давно мы в судьбу не играли с тобой!
Не стреляли друг в друга, грозя и смеясь,
Не делились в кино на хороший-плохой.
Говоришь, это грязь? Только что здесь — не грязь?

Забываясь, оставь ярлыки — дуракам,
Всё оружие — детям, рабам — все щиты,
А мораль… что мораль? Это ветошь и хлам,
Мы же выше неё — ты и я, я и ты!

Но ты снова заводишь, как старый винил,
Эту древнюю песенку о чистоте
И стараешься взмахом серебряных крыл
Разогнать все слова о любви и мечте.

Выпить хочешь? В завязке? Ни капли, ни-ни?
Дай хоть руку, не бойся, я не откушу.
Ладно, чёрт с ней, со страстью, себя не вини.
Только руку! О большем уже не прошу.

***
Осколок зажат в руке.
Кровь, суета вокруг.
По Голубой реке
Искры поплыли вдруг.
Что на полу? — Алмаз
Бледный, в крови — рубин.
На миллионы глаз
Взгляд — только лишь один.
Лунные лизуны
За Голубой рекой
По лугу вдаль, важны,
Шествуют на водопой.
Искры летят из глаз,
Искры зажгут стекло,
Станет водой алмаз,
Станет в груди тепло.

***
Наступила весна —
Это время нести на Голгофу кольцо.
Под влиянием сна
Мы с тупого конца разбиваем яйцо.
Сатана ушёл спать,
Сатане надоели людские долги,
Он решил не встревать:
В однокомнатных душах не видно ни зги.

Это — время чинить башмаки,
Это — время разбрасывать в небе алмазы.
Маргарита под ручку с Люси пролетит над нашей больной головой
В это время.

***
Крылатые люди в облупленных латах
С тоскою смотрели, как рушатся замки,
И падали в небо, и в нём растворялись,
И тихо рыдали, забыв про усталость,
И падали в землю, забыв про паденье,
И тихо рыдали, а ты улыбалась.

***
В его голубые глаза
Любуется лик атмосферы.
Он был там неделю назад
В надежде на проблески веры.
Но вера без дела мертва,
И песня без слова пуста,
А он растерял все слова,
Он — Господин Решета.

Что собрано тяжким трудом,
Отдал он имущим и нищим
И шкаф со скелетами в нём
Забыл на чужом пепелище.
Ушёл в пятимерную даль
За выгнутым краем листа,
Оставив отмёршую сталь
Траурным меткам креста.

Он возит по чёрной реке
Бедняг, что простились с телами,
И в лёгком своём челноке
Он скоро вернётся за нами.
Куда-то пропал его шрам,
Улыбка невинно чиста,
Он молод и очень упрям,
Наш Господин Решета.

Сломав о колено речь,
Сморкаясь в штопаный флаг,
Он рвёт на куски свой меч,
Сжигает глупость присяг.
Он видится нам во сне
Уже миллионы лет,
Он скоро придёт ко мне
И явит истинный свет.

***
Виртуальные постройки развалились пополам.
Это кто же шум устроил, кто устроил тарарам?
Кто на ослике въезжает в городок картонных дам?
Кто грозит корявым пальцем нарисованным горам?

«Эвоэ!» — кричали звери, оживая на холсте.
«Эвоэ!» — звенели звёзды, зажигаясь в темноте.
«Эвоэ!» — пропели птицы, и, с репьями на хвосте,
«Эвоэ!» — вскричал мой пони и исчез — скажите, где?

Сумасшедшие, шальные — вот собранье пьяных лиц!
Крики громкие, лихие обезумевших девиц,
И по воздуху несётся винограда влажный лист.
Виртуальные постройки разрушает Дионис.

Небыличка

Летела по небу зелёная килька,
Застряла в боку её ржавая вилка.
Увидел её капитан на заре
И бросился в камбуз на поиск кюре.
«Отец мой!» — в испуге вскричал капитан. —
«Там килька летает!» — «О, сын мой! Ты пьян!
А, может быть, спятил», — ответил кюре
Лиловых сельдей заедая пюре.

Незаконченное

Звёзды переворачивая
Фразы переморачивая
Умирая для мира
Отпираясь от пира
Отощав от ошибок
Улизнув от улыбок
Как насущного хлеба
Я хочу только неба

Пересмотрев все мнения
Перетерев все трения
Утихая под ветром
Уменьшаясь до метра
Не придумав признания
Не сказав до свидания
Колесницею Феба
Я катаюсь по небу

Кто-то привязан земным притяжением
Окручен надземным головокружением
Внезапно грунт отпускает ноги
Крылья растут из лопаток
Немного больно, но, в общем, приятно
Главное, чтобы взяли обратно
Здрасте, боги!

Не знаю
Может быть, не стоит
Душе из заплат и заплаток
Немного ворчливой, но, в общем занятной
Проситься в рай
На вечный постой
………………………………..
………………………………..

***
Лечь на песок, раскинуть руки, наблюдать
За танцем звёзд и слушать звуки ночи;
Не думать ни о чём и замечать
Лишь тайнопись на чёрном ярких белых точек.

Коснётся море тёплым языком
Зудящей от дорожной пыли кожи,
И Южный Крест небесным двойником
Раскинет руки, на песке небесном лёжа.

Зануда серый

Вновь серым ватным одеялом
Закрыто небо – в наказанье,
И по стеклу стучит устало
Бродяга в мокром одеянии.

Темно, тоскливо и уныло
Без электрического света,
И стук навязчивый постылый
Всех доконал за это лето.

Под нос глухое бормотанье,
Всё тот же голос шелестящий,
Унылых туфель шворкотанье,
Плащ серый, складками висящий.

И лишь деревьям и страдальцам
Спасение в небесном душе.
В прикосновении влажных пальцев
К сухим ветвям и сожжённым душам.

Хокку

Ивы проснулись.
Мусор сложил в тележку
Старенький каппа.

Киноактёру
Снится, что он — Дзэами,
Цвет сливы снится.

Какая любовь?
Воздуха бы глоточек!
Лето в городе.

Осенний ветер
Воет, как сотня они*
В сердце изгоя.
______
*Духи

***

Доброй ночи, Никто, трубадур тишины,
Исполнитель безумного джаза Весны!
Перкуссия дождя, нерв девятой струны
Ждут тебя под прожектором пьяной луны.

Будет день — будет пища на пять медяков,
Магазин по продаже цветочных горшков,
Ресторанная сцена, вечерний провал.
Что ты плачешь, Никто? Неужели устал?

Сизой ночью в Нигде, на задворках времён
Парки молча сплетут удивительный сон,
Где за подвиг на царство венчают тебя, —
Только сон перебьёт перкуссия дождя…

Снова день, снова пища: где хлеб, там и соль.
Улыбайся и пой, о, эльфийский король,
Добрый пастырь гармоний, спаситель миров.
Добрых суток, властитель цветочных горшков!

Проходящий небом

Я прохожу этим северным небом
Над искореженными куполами,
Тонкие спички макетов молебен
Жалко хрустят под моими ногами.

Встал от пустынь
Ветер и тьма,
Горе твердынь,
Горечь сама.

Мимо плывут, распадаются в клочья,
Мне улыбаются странные лица,
Светлых иллюзий добра средоточье —
Белые маски, пустые глазницы.

Встал от пустынь,
Ветер и тьма,
Горе твердынь,
Горечь сама.

Тщетно свергаю я капища с кручи,
Молнии трачу на мертвых кумиров,
Я — проходящая черная туча,
Я — преходящая ненависть мира.

Встал от пустынь,
Ветер и тьма,
Горе твердынь,
Горечь сама.

Песнь героя из дома Тайра

Я бреду по ночной дороге,
Зябко кутаясь в драный туман.
Мимо мчатся лукавые боги —
Покровители тёплых стран.

Ухмыляются без приветствий,
Будто я им не ровня. Не знают —
Про меня сочинили песню,
У костров её распевают.

Вечный спутник — угрюмая совесть —
Всё стращает меня воздаяньем.
А на днях обо мне вышла повесть.
Автор сделал на ней состоянье.

Вот и город. Тяжёлый, душный.
Я прошёл его без сожаленья
Лишней тенью, больной, ненужной,
Оттеняя его волненья.

Слишком долго я шёл по кругу,
Город вновь успел измениться.
Привнесла иностранная вьюга
Хищный блеск в лабиринты столицы.

Под ухмылки рождественской чуди
С колдовскими подарками в лапках
Мимо шли разноцветные люди
В одинаковых вязаных шапках.

Лишь одно мне согрело душу,
Навсегда лишённую плоти:
Cinéma разбухшая туша
И толпа ребятишек на входе.

Про меня сняли триллер модный,
И актёр подходящий вроде…
Как я мог забыть, что сегодня
Состоится премьера года?

***

Сбившееся дыхание,
серого неба хмурости,
глупое трепыхание
сердца в безмерной дурости.
Жемчуги дробно по полу
градом весёлым, искрами
скачут вокруг да около
мыслями и немыслимым.
Слышу насмешку колкую
в дробном смешке жемчужины:
«Ведьме в подпаски волоха…
Ряженому да суженый…»

***

Зачем ты спрятала чайник?
Без него мне не выйти в астральное поле земли,
Улетят корабли,
Не дождавшись меня; вскроет пузо себе мой начальник.
Зачем ты спрятала чайник?
Электрический сон
Мне танцует бостон,
Переходит порой на чечётку
И чётко
Свой ритм отбивает.
Мне душно на кухне, хотя продувает,
И стол расплавляет
Забытый паяльник.
Зачем ты спрятала чайник?
В твоём маленьком мире мне жить невозможно,
Я был осторожен,
Но дети, как кошки, плодятся в электрическом поле…
Ты обезумела, что ли?
Выливаешь вино в умывальник!
Кстати, где же мой чайник?
Где же всё-таки чайник?
И зачем же мне чайник?

Дети Дюны

Жирный мой дед,
Уронив пистолет,
Уляжется в гроб, которого нет.
Вонючим тюком
Под мокрым песком
Пролежит несколько лет.
Но, сражённый моею рукой,
Он вдруг потеряет покой,
Закроет глаза, проснётся во мне
И станет счастлив вполне.

Старый тиран.
Мерзкий болван,
Свалит тебя на грязный диван,
Будешь ты с ним,
С дедом моим,
Мерзостью пьян.
А я – только тело и тень,
Увядшая в солнечный день,
Меня больше нет –
Есть только мой дед,
Влюблённый в свой пистолет.

Леди-рыцарь

Королева, за что верных рыцарей — в цепи?
Под пудовый замок, за железную дверь?
Изумленье, досада — навязчивый слепень,
И проклятья, и бунт — народившийся зверь.

В табаке Виттермана спасенья не больше,
Чем в седой Каббале и серебряной лжи.
Это ты, старый друг? Как у вас это в Польше…
Или где там… Как было у вас? Расскажи!

Ты — не раб, не слуга. Ты — свободный и дикий.
Что стоишь, словно нищий, с простёртой рукой?
Не промедлю для спора. Не унижусь до крика.
Только тихий приказ. Только знать бы: какой?

Диалог

Эти стихи были написаны в начале 2000 года для рок-оперы, которой не судьба была появиться на свет. Лет через 10 эти стихи увидела Ина Голдин и сказала: «Это похоже на диалог моих Стефана Белты и Донаты!». Что ж, пускай так и будет: Стефан и Доната из «Твоей капли крови» Ины Голдин.

Он:

Луна в белёсых облаках
В окно, как в зеркало, глядится.
Похожие на злые лица
Застыли пятна на стенах.

Я задыхаюсь от вина,
Пьянею я от благовоний,
В ушах смешением симфоний
Звучит мелодия одна.

Безумный блеск в твоих глазах
Затмил всю мишуру на платье.
Желаю пить твои проклятья
И яд багровый на губах.

Вся суть святого, святость сути
Ничто пред этой пустотой!
Я был испачкан чистотой,
Теперь я отмываюсь в мути.

Она:

Моей душе сейчас открыт
Весь мир теней, всё царство мрака,
И воет под окном собака,
И лист осиновый дрожит.

Твой жадный стон и дрожь души
Никак не отличить от прочих.
Святоша свет теряет ночью —
Он искупить свой день спешит.

Мне не нужны кинжал и яд,
Мне трон не нужен и держава:
Незримо я творю расправу
Над теми, кто погибнуть рад.

May Be…

Есть еда и есть крыша,
У гитары есть струны,
Есть книги на полке,
Есть шторы на окнах,

Друзья для попойки,
Друзья для похмелья,
Две кружки для пива
И уйма кассет.

Есть ночь и есть утро,
Есть глупый будильник,
Заветное счастье —
Засов на двери.

Есть ты и есть песни,
Есть место под солнцем,
Есть солнце под сердцем,
Но есть ли..?

19.12.1999

Выпускной
Песенка про мамкиных циников и постмодернистов

Сегодня – день, последний день игры,
Сегодня явь становится мечтами,
Сегодня все сигнальные костры
Окажутся электрофонарями.

Король продаст корону, рыцарь — меч,
И станет конь бабулиной клюкою,
И головы спадут сегодня с плеч,
И тыквы вырастут, набитые трухою.

Сегодня — день, последний детский день,
Нам по четырнадцать, и к чёрту сантименты!
Дебош и пьянка, все, кому не лень,
Пьют, что ни попадя, как добрые студенты.

Сегодня — день, последний день весны,
Вальпургиевой ночи предвкушенье.
Навек теряют колер наши сны,
Но хуже снов отныне пробужденье.

2000 (?)

Старинное зеркало

Товарищи родители,
Увидеть не хотите ли
Себя в старинном зеркале 
Прадедовских времён?

Рубашечки закапаны,
А мордочки заплаканы,
И злобные чудовища 
Глядят со всех сторон.

Что, кажется, не нравится?
И первая красавица,
И воротила бизнеса
Теряют прежний лоск.

Стоят в штанишках клетчатых — 
Детсад во свете вечности,
А по зеркальной плоскости 
Стекает красный воск. 

2000

***

Странная женщина приходит ко мне во снах.
От неё пахнет табаком, скипидаром и туалетной водой.
Её одежда всегда в дырах, и она постоянно ворчит,
что ей некогда постирать бельё.
У неё часто бывают истерики.
Она всё меряет на деньги, даже собственную полезность.
Я надеюсь, что это — не я.

2001(?)

***

Иллюзия вечности может быть вечной,
Но люди уходят, и рушится небо,
И лишь пустота остается да горечь
В том месте груди, где когда-то горело,
В том месте груди, где когда-то стучало,
В том центре Земли, где когда-то рождалось,
А ныне лишь холод и серая дымка,
И снова одна пустота.

2001 (?)

***

Крылатые люди в облупленных латах
С тоскою смотрели, как рушатся замки,
И падали в небо, и в нем растворялись,
И падали в землю, забыв про паденье,
И тихо рыдали, а ты улыбалась.

2001 (?)

***

Они писали на траве такие письмена:
«Кругом тепло и дождь, кругом опять весна.
Асфальт гудит, ему опять нужна роса.».
Они писали – не уйдут, пока тупа коса.

2001 (?)

Песнь о маленьком мальчике

Маленький мальчик сшил себе флаг из тряпья,
Он из картона сделал себе пистолет.
Маленький мальчик плывёт по волнам бытия,
Странные песни поёт он и странно одет.

Мальчишки в соседнем дворе носят форму СС,
Каждый взрослый спрятан в доспех из бумаг,
Маленький мальчик твердит про затерянный лес,
он поднимает всё выше свой клетчатый стяг.

Маленький мальчик видит во сне, что он — добрый герой,
Он убивает сотню врагов, и этим спасает мир,
Но когда поднимает забрала убитых, видит сходство с собой
В лицах, глядящих на небо из окровавленных дыр.

Мальчик взрослеет, он хочет вернуться назад,
Но все дороги упрямо ведут в никуда,
Бросает на небо угрюмый тоскующий взгляд —
В небе горит, издеваясь, чужая звезда.

Мальчик давно прикупил себе гранатомёт,
Вид его грозен и мрачен — с таким не шути.
Эй, расступитесь! Суровый воитель идёт,
Горе тому, кто стоит у него на пути.

Маленький мальчик видит во сне, что он — мудрый герой,
Без надзора его превратились бы в хаос миры,
Но в юном противнике он вдруг находит сходство с собой
И находит мужество выйти из этой игры.

2001 (?)

Урок мировой литературы в Орловском художественном училище
Танго

Разброд уже вторую пару,
Студенты лупятся в окно,
Рыдает дочка Гамилькара
На подоконнике давно.
Её устраивает место,
Но всё же, что ни говори,
Но под одной обложкой тесно
С развратной бабой Бовари.*

У парт этюдники толпятся,
Копыта чешутся у них,
Им дни пленэра только снятся:
Природа, воздух и пикник.
Но с расписанием погоды
На осень, зиму и весну
Не спорит даже завуч строгий…
А Саламбо ревёт в углу.

Глаза одной студентки блёклы,
Она желает в лес Фангорн,
И сквозь захватанные стёкла
Ей улыбнулся Арагорн,
И троп протоптанные хорды
Манят в преддверьи тёплых дней,
И фото Харрисона Форда
Лежит на парте перед ней.

*И-и-и я уже не помню, почему в этом тексте Саламбо считает Эмму Бовари «развратной бабой». Так вышло.

Про любовь

…гейши-ниндзя к ронину, но это не точно

Окурки на полу,
К софе пиджак прижался.
Окурки — по столу.
Сегодня ты — остался.

Быть может, это сон,
И этот день – не прожит.
Как сонный ты смешон!
Беспомощен, быть может.

Так редко ищешь встреч
И брезгуешь любовью.
И кажется мне, меч
Блестит у изголовья.

От счастья я в бреду,
Виденья кружат в танце.
Вчера сказал: «Уйду».
Сегодня ты остался.

***

Стол. Стул. Диван-кровать. Комод.
Брюнет. Блондинка. Рыжий кот.
Ковёр лохматый на стене.
Рассвет в замызганном окне.
Две пары тапок на паласе.
Следы кошачьи на матрасе.
Бычки в томате. Стопки. Водка.
Бумага с запахом селёдки.

Лениво двигается лапа…
Бычки — на стол. Бумага — на пол.
Похмельный мат. Тяжёлый вздох.
Приёмник в кухне, чтоб он сдох!
Под звуки гимна, мяв и ругань
Летит подушка в дальний угол.

2002 или 2003

***
День пошёл на убыль,
Превращаясь в вечер.
Месяц, бросив рубль,
Усмехнулся: нечет!
Пахнет чем-то душным — 
Стариной и пылью.
Вечер стал ненужным,
Вечер стал не-бЫлью.
Ночь спешит, моргая,
Призрачным закатом.
Солнце, догорая,
Спряталось куда-то.
Тикают минутки 
В часиках беспечно.
Вот и эти сутки 
Превратились в вечность.

***
– Тебя трясёт! – Меня трясёт
Святого Витта пляскою
И страстью ночи напролёт,
И манит дикой сказкою.

Я как осинка на ветру,
Лист пожелтевший клевера,
Лечу, лечу, не различу
Ни запада, ни севера!

– Да ты горишь! – Да, я горю
Огнём любви неправильной,
Горю, свечу, не различу
Кто грешный, а кто праведный.

Я словно ведьма на костре,
Как папоротники в цвету,
Я – крона клёна в октябре,
Горю, дарю, свою мечту!

2004

***

А хочется с тобою быть
не чаще, просто по-другому,
и не молчать, не говорить,
быть может, петь — как там
у них, у ангелов — ведь всё
не по-земному
устроено, забавно…
Ты улыбаешься? Вот славно…

2005

***

Светло-карими слезами
Плачет осень, подступая,
Ночь не скроет шороха шагов.
Это — мистер Уесуги,
Собирает он гербарий
Из опавших пожелтевших снов.

Ты ещё не знаешь боли,
Ты не платишь цену ласки,
Сушишь волосы на солнце и не ведаешь вины,
Не заботясь о грядущем, как ребёнок, веришь в сказки,
И роняешь с веток эти сны.

Вечер бросит тень на плечи,
И шаги всё ближе, ближе
И в томлении замираешь ты.
Это – мистер Уесуги,
Он отчаялся согреться
У ночных костров, где жгут мечты.

День приходит вслед за утром,
Ход времён не нарушая,
Солнце затмевает лунный свет,
И среди деревьев тает,
Тёмной грустью истекая,
Одинокий зыбкий силуэт.

Ты ещё не знаешь боли,
Ты не платишь цену ласки,
Сушишь волосы на солнце и не ведаешь вины,
Не заботясь о грядущем, как ребёнок, веришь в сказки,
И роняешь с веток эти сны.

2006 (?)

Счастье

Набрать номер и услышать:
«Абонент временно недоступен».
Я думала, это — горе,
оказалось — высшее счастье.
Если бы абонент был доступен,
пришлось бы трястись в поезде,
разбрасывать грязное бельё по комнате,
светить рыхлым животом,
вдыхать незнакомый запах, понимая: не твоё. Всё зря.
И всё равно разбрасывать, разбрасывать бельё,
Которое не виновато,
что люди его
пачкают.

2007 (?)

Волшебник и феникс

Когда я был сед и стар,
Когда ты умел гореть,
Я как-то сказал: «Май стар!
Придётся мне умереть.»

И ты мне сказал в ответ —
Без слов — но я понял так:
«Ты съехал с катушек, дед.
Себя не обманешь. Вот так.»

Ответил я: «Сотню зим
Я прожил и сотню лет,
Но вижу себя молодым.
Однако умру в обед.»

Затем мы молчали вслух
О жизни и о судьбе…
Я умер чуть раньше, друг.
Я больше не лгу себе.

***

О, штампы романтиков: кисти рябин,
Кинжалы, камзолы, щиты,
О, вздохи пастушек с медовых долин,
Балконы, перила, мосты!

Все ели мохнаты, все ивы в грустях,
Луга же всегда зелены,
И если что реет — то именно стяг
Далёкой и славной страны.

И сорванный голос поёт мимо нот
Всё те же тасуя слова,
Как сальные карты из старых колод
Тасует от скуки братва.

«Ах, Франция гибнет в огне и в дыму!» —
Вскричал кареглазый король,
Конечно, чело погрузилось во тьму,
Конечно же, в голосе боль.

«Бесчестно скрываться в чужой стороне
С бокалом плохого вина!
Весь берег Балтийский не надобен мне,
Полония мне не нужна!»

А дальше лошадки, погоня и пыль,
На сером — карминная кровь,
И травка — да к чёрту, пусть будет ковыль,
И не забывайте любовь.

Всё пела девица ни в лад, ни впопад
Про кровь и любовь короля,
От воплей тех солнце бежало в закат
И тихо стонала земля.

На пятом куплете про вражий кинжал
Повесился в ванной сосед,
А кот, хоть и было добытого жаль,
Под кустик стравил свой обед.

Явился девице Чайковского дух,
Ругался и долго стыдил
В течение часа, а может быть, двух
И карою страшной грозил.

А в славной столице французской земли,
Рассевшись на крышках гробов,
Хихикали призрачные короли
И пели частушки про кровь —
И любовь.

Редакция равно коррекция

Я возьму кисть – не очень широкую,
среднюю,
в самый раз,
заштрихую твою тень, закрывающую мне солнце, закрывающую мне звёзды,
открою старый слой и восстановлю твою прежнюю тень:
как у всех людей, с одной головой, без змей в волосах, без лиших рук, без ваджры и скипетра.
Я буду любить тебя-человека
с чуждыми мне принципами,
особенными отношениями с реальностью,
твоими лучшими друзьями,
без улыбки и с улыбкой.
Если хочешь, я принесу тебе цветы и попрошу автограф.
Я скажу тебе правду: ты — талант.
Я скажу: «Давай, детка, пиши ещё, пляши ещё!»
Так говорят людям. Ты – человек,
не бог, не мессия, не аватара Вишну,
поэтому тебя можно любить по-человечески.
Я хорошо справляюсь с кистью, выучила все фоны и задники.
Я часто редактирую в памяти фотографии друзей, примерно раз в полгода.

***

Где-то за полем, в больших городах, текут потоки людей,
И ноосфера роняет в них листья странных идей,
А в городе Л. вековечный застой, закольцовка времён,
И стрелки часов перемалывают зёрна людей и имён.

Осень разбрызгивает дожди над опустевшим двором…
Кто бы подумал, что город Л. тоже основан Петром?
Но нет гранита на берегах, ни летних, ни зимних дворцов,
И это как раз не беда — ерунда, я строю дворцы из слов.

Я вырезаю дома из картона, селю в них бумажных друзей,
А в город входит зима со стаей белых пушных зверей,
Прицениваясь, выбирает цель, поигрывая снежком.
И картонные замки как листья хрустят под белым её каблуком.

Больше света даёт монитор, чем то жёлтое в высоте.
Дворцы безопаснее строить в сети, но гарантии нет нигде.
Я ненавижу унылые дни, я отрекаюсь от дня,
И в мантию из одноликих снов кутает ночь меня.

Так холодно — это всё сквозняки — надцать лет недострой.
Однажды я встану из-за стола, встану, махну рукой.
К чёрту, к чёрту такую жизнь! Раз быть, то не миновать.
Я устала прятаться по углам, устала не доверять,

Что размолото — выпито жадной Летой, пройдено, здесь — не тут,
А я не Христос и даже не Цезарь, чтоб у меня – да Брут!
И сброшу в почту пароли и явки, и в руки отдам ключи,
И в окне моём нагло, бесстыдно дрогнет рыжий язык свечи.

И, будто ждал лишь этого знака — встрёпан, в глазах азарт! —
В город ворвётся вдребезги пьяный, безумный кошачий март.
Той ночью я разобью зеркала и встречу начало дня,
Когда больше не нужно звать свою смерть, когда мой Пален предаст меня.

Сны о Земле

***
По весне Безумие и Смерть достали нас, 
словно книги, листали нас, 
стали на нас действительно не найти.
   
В странные страны руками — ногами врастали мы,
таяли, растворялись, звучали литаврами,
думали мы о тех, с кем не по пути.
   
В землю врастали корнями-нервами,
мы такие уже не первые
в землях, которые видели лишь во сне,
   
В том, где героями не были мы,
только строчками были и небыли,
да ещё цветами и травами по весне…
   
***
Стебли
К небу поднимаются из земли.
К тем ли
Кто нас ждал, как воздуха, мы пришли?
   
Светом,
Небом, тихим шёпотом по лесам
Летом
Наполнялись волосы и глаза.
   
Осень
В дверь стучит и к пахарям, и к царям,
Косы
Сами в руки просятся косарям.
   
Хлебом
И вином становятся наши дни,
К небу
Дымом поднимаются из стерни.
   
***
Спой мне
Быстрой птицей в вышине,
Горным духом в глубине
Спой мне.
   
Лги мне.
Как болотные огни
Увлеки и замани,
Лги мне.
   
Мсти мне.
Щёку левую подставь,
Вместо нави дай мне правь,
Мсти мне.
   
Пой мне
О корнях дубов и лип
И о тех, кто здесь погиб.
Помню.
   
***
Когда-то – когда? –
В былые года
Жил человек, 
Любил колбасу, хоть ел не всегда,
Любил выпить пива
И станцевать на столе,
Пощупать соседку-вдову,
Сосчитать облака.
Он жил, 
Жил, жил
И умер.
   
В теле твоём осколком война
И память упрямая спать не даёт,
В кино надрываются: «Рота, вперёд!»
И вновь на парадах звенят ордена.
   
А в призрачном доме у тихой реки
Гудит патефон, выпевая слова
На том языке, что ты помнишь едва,
И нет в этой песне последней строки: 
   
Когда-то – когда? –
В былые года
Жил человек, 
Любил колбасу, хоть ел не всегда,
Любил выпить пива
И станцевать на столе,
Пощупать соседку-вдову,
Сосчитать облака.
Он жил, 
Жил, жил,
Жил.
   
***
На четыре вольных ветра, на четыре стороны
вьются флаги, вьются флаги умирающей страны.
Вьются флаги в октябре, и с пригорка на заре
я смотрю, как рвутся флаги, рвутся флаги в октябре.
   
В жернова течёт зерно, но мукой не суждено
стать ему, а только пылью, пеплом, прахом стать дано.
Вьются флаги в октябре, и с пригорка на заре
я смотрю, как рвутся флаги, рвутся флаги в октябре.
   
Проржавела эта цепь, пропиталась кровью степь,
рвутся цепи, рвутся флаги, распуская в нити сеть.
Вьются флаги в октябре, и с пригорка на заре
я смотрю, как рвутся флаги, рвутся флаги в октябре.
   
***
есть такие плавятся воском под пальцами
мягкие тёплые оплывают
как свечи белые капли на столе застывают
или как соты и мёд сочится их них липовый гречичный вересковый о вересковый
есть мерцающие как звёзды звенят вибрируют светом исходят
исчезают поутру расточаются как туман
проснёшься а их уже нет только смятые простыни
есть как вода и как ветер смеются не даются сквозь пальцы утекают
не ухватишь дразнят
а есть как руда земли порождение
твёрдые тяжёлые под пальцами узлы и углы
но плавятся и текут лавою
не успеешь отстраниться не захочешь пропал
растворяют поглощают тут терминатору и смерть
застывают после чёрным монолитным в форме человеческого тела
завтра разозлятся на тебя и на свою слабость раскалятся от гнева и выйдет сталь
из стали можно делать ножи и вилки подшипники рессоры болты и гайки и ключи разводные
траки для танковых гусениц
и корпуса для бомб
но никогда — человеков
и если бить то сейчас по хрупкому чугуну
бить то что было твоим твоей лавой
плавилось вокруг тебя текло в твоих венах не уничтожая
   
вы бы смогли?
   
***
Нам ли бояться боли,
Нам ли бояться славы,
Нам ли бояться воли,
Скипетра иль державы?
   
Мы – во весь рост под пули,
Мы – друг на друга – братья,
Падали мы на поле,
Сжав навсегда объятья.
   
Нам ли бледнеть и плакать,
Пряча письмо в конвертик,
Нам ли бояться плахи,
Нам ли бояться смерти?
   
Летом наступит осень,
Стихнут бои и тризны.
Нам ли стонать и охать,
Нам ли бояться жизни?
      
***
Не имеешь права на тихий стон,
Не имеешь права на громкий крик,
Первый и единственный ученик
Палача по имени Время.
   
Самоотречением облучён,
Саморазрушаешься, обречён
Вновь восстать из пепла своих имён,
Снова – на седло, ногу – в стремя.
   
Ты не веришь больше своим словам,
Ты не веришь больше чужим стихам,
Что теперь воспримешь — не знаешь сам,
А покой тебе и не снится.
   
Время бьёт ладонью по головам,
Пылью сыплет опыт по волосам
И по плетью выбитым полосам
На плечах пунктиром границы.
   
***
Были мы, не были мы,
Былью ли, небылью,
Строем ли, по одному –
Не достаёмся никому.

Только земля и вода примут нас,
Только смерть обнимет в нежданный час.

***
Бобр был добр, но сноб. Был ёж стар, сер, скор. Шёл спор: кто вор, срам нор. Стон крон гнал сон, волк шёл в лес лун, лис лез в лесть ласк, норд-ост нёс ночь, спор разносил на раз-два. Росли гром, страсть, рознь, страх. Мир стар, мир стыл, мир затёрт до дыр, но дул борей – и мир в кострах.

***
Вышла на берег моря, достала три платка: один красный, как кровь, один жёлтый, как песок, третий синий, как небо. Забери их, море!

Вышла на берег моря, достала три платка: один красный, как кровь, второй – зелёный, как трава, третий – жёлтый, как песок. Сохрани их, море!

Вышла на берег с пустыми руками, вошла в море. Море, ты знаешь, что я принесла тебе сегодня.

Кругом – марш!

Железо железо острит, чтобы после
оставить зарубки железу чужому
на память, что всем не вернуться к дому,
на память, что грех быть незваным гостем.

Подошвы дробь выбивают о камни
чужих мостовых. Если гость непрошен,
сначала он просится в дом по-хорошему,
потом выбивает двери ногами.

Город, как девка, за волосы схвачен,
за провода телеграфных линий,
кровь на камне – лишили невинности
эту столицу. Двигаем дальше.

Думали – наши друзья и братья
дух наш куют для войны священной
и подставляли свой ум пещерный
под молот жадности и проклятья.

Слово резиновое – экспансия –
растягивается хорошо, со свистом
сабель, стрел, бомб, фугасов,
потому, что было приказано.

Библия? Здесь ей никто не верит,
только в крестики, как в амулеты.
Верят мечу, копью, пистолету,
в то, что просто выживут – верят.

Сначала молочными берегами
прельстились, да виноградом пудовым,
взяли с обозом пряник медовый
и подавились чужими штыками.

А после – после поздно метаться
и перековываться в орала.
Город чужой через прорезь в забрале
глядит и требует здесь остаться

просто комками гниющей плоти
на удобрение местной пашни.
Здесь перегной — это враг вчерашний,
рожь – это конный, ячмень – пехота.

Ты же и сам закусывал, было,
плотью врагов их же кровь хмельную
с тостом за жатву и посевную,
вы же и сами… Железо железо острит, чтобы после
оставить зарубки железу чужому
на память, что всем не вернуться к дому,
на память, что грех быть незваным гостем.

Подошвы дробь выбивают о камни
чужих мостовых. Если гость непрошен,
сначала он просится в дом по-хорошему,
потом выбивает двери ногами.

Город, как девка, за волосы схвачен,
за провода телеграфных линий,
кровь на камне — лишили невинности
эту столицу. Двигаем дальше.

Думали — наши друзья и братья
дух наш куют для войны священной
и подставляли свой ум пещерный
под молот жадности и проклятья.

Слово резиновое – экспансия –
растягивается хорошо, со свистом
сабель, стрел, бомб, фугасов,
потому, что было приказано.

Библия? Здесь ей никто не верит,
только в крестики, как в амулеты.
Верят мечу, копью, пистолету,
в то, что просто выживут — верят.

Сначала молочными берегами
прельстились, да виноградом пудовым,
взяли с обозом пряник медовый
и подавились чужими штыками.

А после — после поздно метаться
и перековываться в орала.
Город чужой через прорезь в забрале
глядит и требует здесь остаться

просто комками гниющей плоти
на удобрение местной пашни.
Здесь перегной – это враг вчерашний,
рожь – это конный, ячмень – пехота.

Ты же и сам закусывал, было,
плотью врагов их же кровь хмельную
с тостом за жатву и посевную,
вы же и сами… – Нет, не забыли.

***

Накануне Первой Мировой
Было всё почти как сейчас.
Шёл усталый дьявол по мостовой,
Нёс фугас.

Он сморкался шумно себе в рукав,
Песни пел о девках и о вине,
И фугас он бросил, нести устав.
«О! К войне!»

Нарисуй мне дом, нарисуй камин,
Расскажи о том, что в иных мирах
Мир остался цел, стал он неделим,
Не зачах.

Никому не нужный порядок слов
Запиши в тетрадь и сожги скорей.
Не давай ключи от иных миров
Им. Забей.

Самайн-блюз, или Британская Юго-Восточная

Навеяно вот чем:
«Наглядной иллюстрацией царившего хаоса служит эпизод с Юлием Цезарем, который не смог провести должную разведку из-за вражды между новоприбывшими захватчиками с территории Бельгии, расселившимися на юго-востоке, и местным населением, несмотря на всю необходимость точной оценки обстановки. Племенные раздоры не стали менее острыми и почти сто лет спустя…»
Ян Ричмонд. «Римская Британия» (переводчик мне, увы, неизвестен).

Багровым, оранжевым, жёлтым взрывается юго-восток,
Алые ягоды каплями падают в водосток,
В нашей столице творится полнейшая ерунда,
Ведь пасынки всех стран и народов почему-то бегут сюда —

В Лондоне осень, мама, и я снова схожу с ума!

Вечер плясок скелетов из шкафа, ночь крышесъезда домов…
Стоит ли подбирать ключи к каждому из замков?
Темза, кто даст тебе волю, кто сбросит с тебя все мосты?
Может быть, это будет Атилла, но уж точно не я и не ты!

В Лондоне осень, мама, и я снова схожу с ума!

Призраки Дикой Охоты по небу несутся вспять,
Вороньё надрывается: «Eromreven!» — но мне на всё наплевать,
И что в наших землях — глупость, что порок или просто рок,
Без джина и рома не разобрать, потому что — юго-восток!

В Лондоне осень, мама! Смотри, я схожу с ума!

Игра

Наши сценаристы любят Мартина и хохлому,
Наши сценаристы служат неизвестно кому.
Мы заканчиваем квест заката времён,
Мы участвуем в акции потери имён —
Держитесь, чуваки, мы выходим в третий сезон.

Графика прекрасна, но на малом экране — голяк,
Через девять решёток дроп не достанешь никак;
Наши саундтреки звучат из толчка:
Сам всех музыкантов закрыли пока;
Стрелка курсора выглядит, как белая рука.

Наш капитан — самый отважный герой,
Наш капитан — слепоглухонемой,
Он десять лет в кубе с женою-пилой,
Если будем верить, он вернёт нас домой,
Держитесь, чуваки, и просто наслаждайтесь игрой!

Пиня-рок

В мутной воде нету рыбы, и криля тоже нет,
Я плохо вижу в темноте и странно реагирую на свет,
Но, если тёмой ночью оказаться под водой,
То можно очень быстро распрощаться с головой,
А я боюсь солнца, мама, и странно реагирую на свет.

В чистой воде рыбы тоже не нашла я ни хрена:
Весь косяк залёг на дно, но я не могу достать до дна,
Я ныряю так и этак, но там такая глубина,
Даже вывернись из перьев, не смогу достать до дна,
Так что снова на обед у нас с тобою, мама, нету ни хрена.

Я молюсь Кецатлькоатлю, чтобы все рыболовецкие суда
Убрались отсюда к чёрту, или им, наконец, пришла звезда,
Летом было много рыбы и всего минус двадцать пять,
А теперь зима, дубак, и люди всё подчистили опять,
Я пыталась быть успешной, мама, но здесь слишком мутная вода.

Предложила нашей стае перебраться на Фолкленды навсегда,
Мне ответили подружки: «Послушай, какая ерунда!
Там лохматые уроды-извращенцы гнёзда вьют,
С утра намохаются нефти, потом всю ночь блюют,
И в Чили — та же песня; мы с тобою не поедем никуда!»

В мутной воде нету рыбы, и криля тоже нет,
Я плохо вижу в темноте и странно реагирую на свет,
Вот однажды тёмной ночью брошусь прорубь с головой,
Отпинаю леопарда и погибну, как герой,
О, почему я — не поморник, не касатка и не дядька-китобой?!

Песенка (для) друга

Нажмём волшебную кнопку, чтоб сделать всё хорошо,
Развеем над нашими куклами оживляющий порошок,
И ты станешь королевой города где-то в Нью-Джерси,
А я — королём-красавцем в пальто из верблюжьей шерсти.
Мы будем дружить городами,
Спорить на площадях,
Объединяться мостами,
Печали топить в прудах.
Всё будет, как в маминой сказке —
Ведь мама всегда права! —
И ты станешь мэром Готэма,
А я — королём Гильбоа.

***

белым
мелом
соль на белом

15.09.2013

***

Поэты говорят об этом,
Как только им дано, поэтам,
И достается мало этого
Поэтам, может быть, поэтому.

***

Сегодня
перед самой длинной ночью,
пока это солнце ещё не упало в море,
спешу сказать, что видел воочию
самое большое человеческое горе.
Оно явилось мне стариком у могилы внука,
голодной девочкой с распухшим телом,
женщиной, отдавшейся за связку лука
и винтовкой, ржавеющей на стене без дела.

2013

***

Голодный год голодного народа
Из пыльных книг вернулся, наконец.
Пресытившихся выбором свободы
Ведёт, ружьём пугая, под венец,
И те идут, лишь иногда вздыхая,
Что выпало дурное на роду,
В душе уже готовы жить в аду,
Лишь только бы прожить, не выбирая.

29.06.2014

Колыбельная

Зеленоватыми
кусками ваты мы
по тине, по реке
мотались налегке.
Рябила иногда
в реке пресна вода,
цементом скованы
на дно спускались мы
и в тину донную
ложились, сонные.
Усни, усни скорей,
не возмущай людей…

29.06.2014

Эхолалия

Кромешной тьмы не жди: сухой травы клок жги, пусть горит! Говори, говори:
«Мама, не горюй, горе не грей. Горбись, не горбись — гроб грызть и далее. Долей — и дальше — горами, долинами нам мучиться, мчаться, молчать, мельчать. Неумолимы боги долин и гор, сухого крымского дольют в гроб. Горбись, грызи горе, гори!
Не горюй, мама! Мама, говори.».

2014

***

День не прожит — прижит случайно
Под почти настоящим небом,
В соцсетях за мольбою и лаем,
С перерывом на душную тайну.

Так, наверное, было годами,
Просто небо было другое,
И «зелёнка» была травою
И деревьями, и кустами.

Июнь (?) 2014 г.

***

Суровость испытаний
Смягчается порой
С начинкою блинами,
Ну, например, с икрой.

***
Дискредитация всех смыслов,
Уничтожение мозгов.
Усы у туч давно обвисли…
Да, в общем, нет у туч усов.

***
Как будто легко
Собрать из «лего»
Немного лета
И план побега!

Как будто просто
Всё это выжать
Из жалкой строчки:
«Нам надо выжить!».

***

и становится время вязким, тягучим,
обволакивает сумерками, тишиной,
вдалеке ползут снеговые тучи,
над твоим гнездом, над твоей страной

и, вывязывая лицевой дороги,
успеваешь понять, что беда — всегда,
и увидеть: лишнего слишком много,
выдернуть из головы провода,

плед продать, пропить, прятать в Лету латы,
складывая в чемоданы к строке строку,
я — граната, сказать себе, я — граната,
сделать шаг вперёд и рвануть чеку

27.10.2014

***

А под ло-
жечкой
словно ёжички —
то ли панкреатит,
то ли душа болит.

30.10.2015

***

Раньше трава была изумруднее, крокодилы летали выше, больше Карлсонов жило на крышах, и ездить в Мифландию было не трудно без паспортов и виз. В парке грачи говорили с нами, шире, длиннее были дорожки, белые кролики, чёрные кошки в небе парили меж облаками и не срывались вниз. Нынче же кошки — только по крышам, но, если приметить, немного выше, только об этом, прошу тебя, тише среди людей, малыш.

06.11.2016

и не забыть вписать в профайлы
люблю попсу и чудаков
кино про сказочных злодеев
воров

27.04.2017

***

такие вещи, как этот ваш верлибр
требуют ясных формулировок
и сложной системы символов
вызывающих нужные ассоциации
особенных слов
особенного языка
которым я не владею

у меня есть только мой язык

18.10.2017

***

Мне и месть уже — не месть,
Мне и лесть уже — не в масть.
На кровать скорей упасть!
Да какая, к черту, страсть?
Выспаться всласть.

8.11.2017

***

Когда говоришь с тенями,
Становишься между ними,
Между ними и нами,
Без роду, племени, имени
Между нами и светом,
Меж октябрём и летом,
Между нами и нами,
Между собой и снами.

6.10.2018

***

Тот город славен своими дождями,
Ночами, бандитами и ворами,
Закрытыми, тёмными славен дворами,
Зубами колонн на мордах зданий.

Горгульи скалятся на фасаде,
И жизнь и смерть вечно обруч рядом,
И тени серые стены гладят,
И тучи сизые крыши гладят…

А люди — буквы в безумной сказке —
Зонты, плащи, перчатки и маски —
В печали кутаются, как в свитер…

Какие комиксы? Я про Питер!

Август 2021

***

нет страны и флаг какой-то странный
я не знаю что мне делать мама
кажется как будто я не встану
никогда уже не встану мама
незачем смотреть на цирк уродов
явная нехватка кислорода
только на асфальте пишут дети
чертят дети
я чуть-чуть подальше лягу здесь не место
лягу и усну
и все пройдет

30.06.2022

***

Всё решено,
закрашено,
досками забито, зарешечено,
ЗА-ПРЕ-ЩЕ-НО.

Синее — для трупов, красное — для крови,
белое — для снега, что всё прикроет,
всех прикроет.

Февраль 2023

***

Мне говорили: «Выйди из комнаты, что ж ты сидишь без друзей?» –
Я вышел на солнце, огляделся вокруг, и увидел чужих людей,
Когда-то мы все были другими, и другая текла река,
А это всё – параллельный мир, и я не знаю его пока.

Вроде, лица знакомы и имена, крикнешь: «Здравствуй!» – ответят: «Привет!»,
Но в памяти только кино о мире, которого больше нет.
Говорят, что это всё возрастное, в старых книгах — все тот же стон,
Но мне кажется, здесь не должно быть так, и я вижу дурацкий сон.

Может быть, в мирном времени, где-то не здесь, был бы тот же унылый глюк,
И психолог сказал бы: «Забей, чувак, это просто жизненный круг:
Все меняется и превращается в тлен, а потом восстаёт опять», –
Но я не знаю, как попасть в ту реальность, и никому из нас не узнать.

25.05.2024

Дверь – дорога – океан

Я включаю песню про море, а мне в лицо с экрана — вода.
Не то, чтобы песни про море — мужские, но в основном таки да,
Это от суеверий, что женщина в лодке к беде,
Но ветру плевать на пол и на гендер, и уж точно плевать воде.

Море — часть океана, дети, запомните этот твит,
В океане, едином для всей планеты, прячется белый кит.
Мальчик открыл волшебную дверь и вышел на берег снов,
Пусть станет взрослым, самым несносым, не сможет закрыть её вновь.

Старик смеется над молодыми, над их наивной мечтой,
Он кажется крепким, как стол дубовый, но ящик стола пустой,
Кто-то ломает копья и стрелы, кто-то чужой хребет,
Старик смеется, ему неймется но жизнь хохочет в ответ.

Зима вымораживает все соки до самых костей земли,
Но холод не властен над океаном, и вот океан шумит,
А те, кто раньше открыли двери, остались на маяке,
И Урсула следит за лампой, а Туве держит кораблик в руке.

Свобода выбора существует, её отрицать нельзя,
Ведь те, кто однажды видели свет, могут закрыть глаза.
Но как ни вертись, впереди опять открывается эта дверь,
И за ней — тропа к океану и ветер, и, похоже, наш ход теперь.

25.07.2024

***

Вот идет человек весёлый,
Сочиняет стихи и песни,
Ведь стихи короче, чем проза,
А у песен больше фанатов,
А у барда времени мало,
А у публики нет терпенья.

23.09.2024

***

Я живу в доме-книге между серых страниц,
я, наверное, книжный червь:
я не чувствую ног и не вижу границ,
прогрызая небесную твердь
между миром и миром, между домом, рекой и берегами этой реки,
и я не боюсь, что придавят шаги, ведь у песен шаги легки.

Запятые и точки, озера в снегу, тире и дефисы мостов
переводят меня от слова к словам над потоками снов и слов,
и по зебре абзацев под мутной луной
я спешу в восклицательный лес,
и счастливо смеётся следящий за мной
странный ангел, а, может быть, бес.

Вот картина без рамки повторяет слова, и слова обтекают ее,
будто сказочный остров на черной реке,
будто знак, объясняющий всё,
и я смотрю на линии и пятно, каждый раз, будто в первый раз,
и странный бес или ангел стирает белье в окружающих водах фраз.

Так о чем я пою, и какой в этом прок дальним людям из разных мест?
Я не слышу ваш голос, вы не знаете, как я выгляжу в этом здесь,
и где это «здесь», и может оно устоять, если камни начнут гореть?
Я не знаю, честно, не могу узнать, но могу смотреть и смотреть

на воздушные замки, на ангельский марш над землёй по вечерней заре
на моря и реки, на дороги, мосты, двоеточия и тире,
на пятна и линии парков и рощ, и на вопросительный знак,
одиноко стоящий на автозаправке, непонятно, зачем и как.

Может быть, я не книжный, а, может, не червь, может быть, это всё во сне,
но когда снаружи расплавятся камни, вы, быть может, придете ко мне.

27.01.2025

***

На берегу реки сидели,
Закусывая самогон
Ломтем потерянной недели,
Два демона конца времен.

А над рекой, плащом мерцая,
Склонилась Бездна Звездполна,
И восходили к ней от края
И серп, и молот, и луна.

Июль (?) 2025

Не стихи:

И стало так

Ине Голдин

  Завершение цикла

    Тильда проснулась оттого, что порвалась серебряная нить от солнечного сплетения к бесконечности. Тильда открыла глаза, встала, подошла к окну: в небе, над крышами и домами серебряные искры превращались в ничто. Тишина в комнате улыбнулась, обнажив зубы, и…
    Тильда проснулась оттого, что захлопнулась железная дверь, отрезав прошлое время от настоящего, и стало так легко, что идти больше никуда не хотелось. Тильда открыла глаза, встала, подошла к окну. Монитор загорелся белёсым, мутным светом, и…
    Тильда проснулась оттого, что тишина сидела на груди и смотрела жёлтыми равнодушными глазами, а потом не стало и тишины, и…
    Тильда проснулась оттого, что рядом никто не храпел. Никого не было. Никогда.

   Время ночью

    Время бежит слишком быстро, часы стучат, как сердце после быстрого бега. Тильда со второй попытки хватает ржавую минутную стрелку, стрелка противится ей. Вихрь кружит по комнате арабские и римские цифры, темнота испуганно жмётся по углам, тянется без конца заунывный металлический стон. В безвременье Тильда и часы давят в разные стороны, падают на пол ржавые чешуйки; наконец, часы уступают, и время поворачивает вспять. На три часа назад. Цифры опадают на пол, темнота успокаивается и медленно заполняет комнату. Жизнь начинается снова, сердце Тильды бьётся спокойнее и ровнее, в груди тепло, и можно дышать.
    За стеной поёт БГ.

Почта

    С закатанным рукавом, с лезвием наизготовку Тильда похожа на девочку-эмо. Лезвие царапает кожу, ветер уносит вишнёвые капли в рыжую ночь. Как ещё найти своих братьев?
    Мариуш просыпается до полуночи, открывает окно. Ветер цепляется за волосы, снежинки холодят лицо. Юноша облизывает длинные клыки. Почта пришла.

  Свобода выбора

    У Алины длинные волосы, белые, как снег; Алина любит ночами гулять по крышам. Стоит на краю крыши, снежинки падают на лицо и не тают.
    – Меня зовут Герда! – говорит Алина чёрному небу.
    Никто не спорит. Никто не соглашается. Никого нет.

Старая история

    Игорёша закрывается в комнате. Когда мама зовёт к столу, не выходит, рвёт тетрадь по математике. Вот придёт старший брат, он вам покажет.
    У старшего брата – необычное имя Рем, он умеет водить машину и танк, и самолёт умеет водить. Он был в Африке и в Бразилии, он говорит на всех языках мира и лучше всех поёт. У Рема – чёрный пояс по каратэ школы Годзю-рю. Африканский колдун научил Рема превращаться в волка и пантеру, вот Рем приедет и научит Игорёшу обязательно! Игоря.
    Конечно, Игоря. Разве станет такой крутой парень называть брата: «Игорё-о-оша!»
    …Никакого брата нет. Есть папина книжная полка.

За стенами

    Перо еле слышно скрипит; и шелестит бумага, другие звуки в подвале не слышны. Ровно горят свечи, не трещат, не чадят, не колышутся жёлтые язычки.
    «В сущности, мы все разделены прозрачными, но очень прочными стенами, и преодолеть их невозможно, – пишет Мариуш. – Иногда кто-то бьётся в эти стены, словно муха в стекло, не понимая, что разрушает естественную границу своего мира. Этот кто-то воспринимает свой мир, как тюрьму, не задумываясь о том, что стена не ограничивает возможности, а ограждает его от чужого, чуждого потока смыслов. Если хотя бы одна стена разрушится, не погибнут ли при столкновении оба мира?
    Я никогда…»
    Перо замирает в воздухе, на кончике собирается тёмная капля и застывает.

Шаг навстречу

    Тильда хочет открыть окно, но рама не подаётся; Тильда злится, кипит гневом, мысленно клянёт намертво сросшиеся рамы. В квартире Тильды нет иголок и нитей для вышивания, зато есть молоток, и вот уже со звоном лопается стекло, осколки летят в подтаявший снег. Но безумный мартовский ветер не приносит письма, только еле слышный запах гнили. Так пахнет лежалый труп, так пахнет тихая и тёплая безнадёжность, которую всё чаще принимают за покой.
    Тильда собирает чемодан. Кто дал этой женщине право беспокоить трупы и судить о безнадёжности? Теперь их две Тильды — одна уже вышла из дома, волоча тяжёлый багаж по мокрому рыже-серому снегу. Вторая всё ещё сидит в комнате над раскрытым чемоданом, посмеиваясь про себя над человеческой суетностью, которую всегда принимали за героизм.
    Первая Тильда, чертыхаясь, борется с сопротивлением снега, случайно поднимает голову и видит падающую звезду.
    Девочка-звезда, сияющая, белая, летит с крыши высотки, не в силах сопротивляться притяжению земли, не успевая отрастить и расправить крылья, не успевая…
    Первая Тильда застывает камнем, цифры и звёзды крутятся в голове.
    Вторая Тильда замирает над клетчатой пастью чемодана, и её становится всё меньше и меньше.
    Словно во сне, где повторяются события, в соседнем доме лопается стекло, и в окне появляется лохматая детская голова. «Игорё-о-оша!» – кричит кто-то в доме, а в ответ отзывается издалека звериный вой…
    И тогда Тильда снова становится одной, отпускает чемодан и выпрямляется. Протянув руку, останавливает время.

Распалась связь…

    Мариуш видит, как колёса больших часов прекратили вращение, послушные сковавшей их силе, и в то же время валы и колёса многих малых начинают бешено вращаться, стараясь сохранить равновесие. В одном месте остановилось всякое движение, и самоубийца зависла между этажами, так и не встретившись с землёй, у окна замер лохматый мальчишка, крик его матери всё продолжает отзываться долгим, воющим эхом и не может закончиться, огромный волк застыл статуей на грязном снегу. В других же местах, среди гор и пустынь, мчатся столетия, поколение сменяет поколение, правитель – правителя, словно в танце, перемещаются границы, разделяя, сближая, перемешивая. В третьих время движется скачками, в четвёртых – обращается вспять, сминая и пожирая всю накопившуюся грязь.
    Фиолетовая капля падает, наконец, на пожелтевший лист, расползаясь странной, вытянутой кляксой по слову: «никогда».
    И тут Самые Большие Часы сходят с ума. Их стрелки начинают вращаться в разные стороны, механизм скрипит и грохочет, разваливаясь, звякнув, спираль выпрямляется, разбивая небесный свод. Трещины расползаются по времени и пространству, и звон, треск, грохот наполняет мир.
    «Так рушатся стены, – отстранённо думает Мариуш. – Так рушатся стены».

Начало

    Они идут по разным сторонам улицы – того, что было улицей, а теперь стало мешаниной кусков асфальта, известняка и комочков земли по краям широкой борозды. Они идут вдоль разрушенных стен — нет больше стен, только тротуары сохранились, серые, сухие. Снега нет, нет метели, нет серых бетонных домов, есть только тротуары, развалины, вечернее яркое небо, воздух и май. Вдалеке перекрикиваются люди, заново собирая из развалившейся головоломки свой человеческий мир.
    Они идут к площади по разным сторонам того, что было широкой улицей, не глядя друг на друга, держась остатков стен.
    – Она упала? – наконец, спрашивает Мариуш, глядя прямо перед собой.
    – А как бы ты написал в своих мемуарах? – отзывается Тильда, глядя себе под ноги — и в никуда.
    Площади нет, есть луг с нежной, невысокой травой, а по краю его бегут две пантеры – взрослая и совсем, совсем молодая.
    – Волки, – говорит Мариуш. – Взрослый и погодок.
    Тильда смеётся.
    Тротуар обрывается, тротуара нет больше, и можно идти, куда хочешь. Даже в небо, даже в землю. Кажется, это называется: свобода.
    – Кажется, это всё очень страшно, – говорит Тильда и улыбается – широко-широко. У неё мелкие и острые треугольные зубы, много острых треугольных зубов. – Но очень, очень весело!

Соседи

Странная сказка

       Одна девочка жила с призраком императора…
       Нет-нет, не в этом смысле! Просто они жили в одной квартире. Так им было веселее.
       Призрак императора просыпался рано утром. Он ходил по комнате взад-вперёд и рассуждал сам с собой об устройстве воздушных замков. По его словам, воздушные замки делились на три категории: «Никуда не годятся», «Более-менее» и «Восхитительные», причём восхитительных воздушных замков в мире было ровно два.
       Кроме этого очень важного дела, Призрак императора за день успевал очень много: раздать ценные указания утренним и вечерним теням, создать несколько прожектов по трудоустройству тараканов и примирению крыс с мышами, тут же с негодованием отвергнуть все прожекты и начать составлять новые, прочитать нотацию скрипунчикам подкроватным и выпить аромат вчерашнего чая пять раз.
       Девочка просыпалась далеко за полдень, заваривала свежий чай, пересчитывала пылинки, танцующие в лучах уже вечернего солнца под добрый дизель-панк, рисовала экстерьеры воздушных замков, а так же замков водных и песочных. Рисовала она и эскизы далёких миров — халтурку для знакомых демиургов. А после проветривала слова, в основном жаргонизмы XX века, громко, тщательно и с расстановкой, часто имея ввиду скрипунчика подкроватного. Весь вечер Девочка и Призрак императора танцевали и пели бодрые песни на немецком, потом Девочка пила чай — зелёный и чёрный поочерёдно — и кофе, а Призрак пил ароматы чая. От аромата кофе он отказывался, потому что ровно в одиннадцать вечера ложился спать на книжную полку, между книгой Макиавелли с неразрезанными страницами и старыми учебниками по пластической анатомии единорогов.
       Девочка же, высовывалась в окно и ловила занавеской диковинные слова, например: «бугурт», «сейю», «блогосфера» и «нихао», пела песни на польском и английском и лепила единорогов из прошлогоднего снега, а потом, ближе к трём пополуночи, вылавливала из супа крупинки радужного риса и традиционно роняла пару кружек и крышку от кастрюли.
       — Когда же это закончится?! — восклицали соседи. — Когда же нам дадут пожить спокойно?!
       Ведь Девочка засыпала в четыре утра, а в пять уже просыпался Призрак императора…
       Но однажды мечта соседей исполнилась, и в квартире на втором этаже стало тихо-тихо. А всё потому, что Призрак императора однажды сказал:
       — А что это, голубушка, мы всё у тебя да у тебя? Пойдём-ка ко мне жить!
       Разве можно отказывать императору, пусть и призрачному? Так что теперь Девочка и Призрак живут в фамильной императорской усыпальнице, обсуждают воздушные замки, поют песни, воспитывают снежных единорогов и учат пылинки танцевать твист. И скелеты державных особ стучат костяшками в стенки каменных гробниц и скрипят:
       — Когда же это закончится?!
       Конец, а кто читал, тот молодец!

Миниатюры:

Библиотекарь

  Я всего лишь библиотекарь, присматриваю за этим добром на бумаге, коже, папирусе, глине, на дисках для домашних компьютеров, на разнообразных кристаллах, сухих крыльях стрекоз и лапках кузнечиков, на лунном свете и радугах, снежинках и росинках, на осенних листьях, на маленьких пульсирующих звёздах.
    …Что я могу сказать о людях? Они странные. Всё зависит от того, где они живут, какие у них обычаи. Они странные, — некоторые оберегают детей от знания: что такое смерть и что такое боль, и оберегают до старости. Некоторые отдают детей на откуп боли, страданию и унижению. То, что одни люди называют ненавистью, другие называют любовью, а третьи вовсе отбрасывают, как ненужный хлам. Люди любят спорить, правильным или неправильным будет какое-то действие, и в результате не делают ничего.
    Правда, иногда они делают слова, а эти слова попадают ко мне — в книгах в кожаном переплёте, в клетчатых тетрадях, на флэш-картах, на костях, на бусинах, на срезе волоса, на пахнущих спиртом комках хирургической ваты, на коробках из-под мебели, техники, стирального порошка, сигарет, на пустых пробках духов, на потерянных перчатках, на слезинках, на осенних листьях, снежинках и росинках, лунном свете и радугах…

Люцерна

       Дорога пылила серо-жёлтым. Предыдущая была просто серая, а до этого — красно-коричневая, а ещё до этого был белый искристый песок. Где-то позади остались твёрдые лиловые волны и разреженный воздух, которым можно, но очень тяжело дышать. Всё-таки ходить и бродить без проблем получается только по тем тропам, что похожи на дороги родного мира. Например, вот эта очень похожа: пыльная, разбитая, с бесконечными полями кустов с мелкими жёлтыми цветами. В памяти всплывает: «люцерна». И ещё: «Sennie chwieją się łany rzepaku».
       Зря всплывает: не похоже ни на люцерну, ни на рапс взошедшее под этим светло-синим небом. Обманчивая схожесть с родным подкупает, хочется завалиться в эти жёлтые цветы, раскинуть руки и смотреть вверх, ожидая, когда проплывёт облако, похожее на корабль, облако, похожее на коня, облако, не похожее ни на что.
       …Жёлтые цветы срываются с веток и летят в сиреневое небо, и тянутся за горизонт стайками ярких канареечных туч.

Крылья

Рена расправляет белые, с чёрными пестринами крылья, пробует в полёте новое тело. Воздух надёжен, если с ним — один на один, без помощи металлических штук с неподвижными крыльями. Штуки не взлетят, если не сработают турбины. Или двигатели? Не важно. От них лучше держаться подальше. Они несут смерть, а новое тело полно жизни, которой очень хочется продолжаться.
Полёвка бежит по земле, полёвка тоже хочет жить, но Рена хочет есть. Пикирует на добычу, хватает её, несёт, несёт… Не вырваться четвероногой из когтей. Белые крылья в сумеречном небе, писк зверька, хороший улов сегодня, хороший полёт, хорошая жизнь! Рена поёт: звонко, отрывисто.
Как её звали раньше? Это не имеет значения. Сердце бьётся, полон желудок — это имеет значение. Крылья не подводят — это имеет значение. И ещё — полёт. У людей нет крыльев, на которых можно скользить туда, куда нужно, доверяться воздуху. Люди строят штуки, в их тур-р… или двигатели? — попадают неосторожные птицы, штуки разбиваются о землю и люди умирают. Что случается с птицами после смерти? Рена не знает. Она знает, что людям, не долетевшим до цели, иногда выпадает привилегия продолжить полёт — на собственных крыльях.
У Рены они белые, с чёрными пестринами…

Даже если отвернется от тебя

Рассказ опубликован в журнале «Уральский следопыт» №8 (674) 2013 г. Редактор: Андрей Бочаров.

<em>Из ненаписанного продолжения:</em><br><br><strong>Мирабелле и Василь<br></strong><br>- Баз... с... - Мирабелле вздохнула, подобралась. - Василь...Положила ему на плечо руку, удерживая на расстоянии, но пальцы перебирали шерстяную ткань, будто Кунландская хотела вплести их в тёплое, серое.- У нас ничего не выйдет. Мы далеко, Лазарь между нами, он нас терпеть не будет. Опять война?Василь молчал. Мира продолжала, а сама опустила глаза.- Да и что за дела такие? Мы дрались.Великодольский вскинулся.- Ну что - дрались? Все дрались, а теперь...И язык прикусил - понял, но Мирабелле всё равно не останавливалась.- Что теперь? Жозеф меня ненавидит. Принимает любезный вид... когда не ленится. И Джей с ним. Лаура тебя гонит, да и ты её не привечаешь. С Лазарем вы на ножах. Дана Лазаря любит, а сама... Не смейся! Посмотри внимательно: не смогла она разлюбить. Но простить не в силах. Вот и гонит его, потому что больно ей с ним рядом. На тебя злится, на меня, но терпит, потому что не любит. Не больно. Но ей с Лазарем проще, чем нам.- Потому, что они - соседи? - Василь наклонил голову, пытаясь что-то понять и уложить в голове, посмотрел исподлобья.- Нет, Базиль. Между ними трупов меньше. - Так прошлое же дело...- Прошлое? - теперь уже Мирабелле старалась в глаза заглянуть, а Василь смотрел на её руку - и в пол.- Цифры не врут, Базиль. Философы могут сказать: “Всё относительно”. Поэты - оправдать все напрасные жертвы и воспеть их, как подвиг. Но цифры никогда не врут. Сорок пять полностью разрушенных городов. Семьдесят шесть деревень, сгоревших вместе с жителями. Потери среди населения - шестнадцать... шестнадцать миллионов сто сорок семь тысяч... Как это, Базиль? Как это можно: просто взять - и простить? Ты умеешь?- Я... - Василь поднял было руку, потянулся к пальцам Мирабелле, но остановился. Усмехнулся.- Помнишь? Или прочитала?- Процесс, Базиль. Я помню процесс.Мира склонила голову на бок, рука её соскользнула с плеча Великодольского и повисла вдоль тела. Сейчас Мирабелле была так похожа на себя в камере: то же спокойствие и безумная улыбка.- Так ты же пришла на процесс-то в самом конце!- Они, - Мира всплеснула руками, - вдруг решили меня слушать! Вспомнили обо мне! Представляешь? Месяцы, годы я была им не нужна. Их не интересовали женщины и дети, и те мужчины, которых они призвали в армию и отправили на фронт! И вдруг вспомнили... А я помню. Потери среди офицерского состава - двадцать тысяч, среди рядовых - девять миллионов, среди мирного населения...Прикусила губу, отшатнулась к столу и схватилась за свои тетради.- Тебе не нужно это...Василь схватил её за руку, развернул резко, как в безумном танго.- Сколько? Скажи мне. Мне это нужно, это я... и мои...- Это и Жозеф. Это и Лазарь. И даже Дана. Пять сотен или пятьсот тысяч - я не смогу забыть своих. И ты не сможешь. Зачем тебе я? Я девка, Базиль. Мои люди не доверяют мне, а я вынуждена им верить. Но у людей есть Всевышний, они не пропадут. Только они не верят больше философам и поэтам - они верят деньгам и цифрам. Видишь?  Я научила их заповедям уличных девок, потому что девки тоже правы. Они просто продают товар.  Да, нам удалось подняться - видишь, теперь у нас есть то, чего не было долгие годы, годы маршей и балов, годы громких речей - века! Века баллад и поэм. Так кто прав, Базиль, торговцы или поэты?Василь вцепился ей в предплечье, может быть, сильнее, чем надо бы - увидел в её глазах прежние красные огоньки, испугался, не важно, её или за неё. Так, давно и недавно, он удерживал женщин - и мужчин - готовых ринутся в горящий дом на верную гибель. Кунландская выдернула руку.- Ты думаешь, что я вижу, когда смотрю на тебя?! Красавца-мужчину?! Хранителя Великодольского?! Я вижу...Тот снова пытался схватить её - за руку, за плечо, но Мира схватила со стола книжку.- Сорок пять!Удар по левому плечу, не сильный, но чувствительный.- Городов!По правому.- Семьдесят шесть!По левому.- Деревень!По правому.Василь отступил к двери.- Шестндцать миллионов!Не попала.- Четыреста...Остановилась.- Ты - Всевышний, чтоб стоять тут передо мной и мучить меня?! Убирайся!Затопала каблуками и запустила бухгалтерской книгой вдогонку. Мимо.- Ну хоть туфли купила, - буркнул под нос Василь уже за порогом. А в голове звенело, и он не понимал уже, что сейчас чувствует. Наверное, это усталось. Василь зачем-то попытался посчитать, сколько им всем на самом деле нет, сбился и побрёл в сторону Лазаревых земель.<br>

Фанфики (драбблы):

ВФР глазами России

Фандом: Axis Power Hetalia

       Ты прав, память меня подводит. Никак не могу понять, было ли это или только привиделось мне?
       В рваной рубахе, с чёрно-бурыми пятнами на штанах, с мусором в слежавшихся волосах ты идёшь среди обломков и развалин, между полураздетых мародёрами трупов, по грязи и крови, не замечая вокруг ничего, кроме цели там, далеко впереди. Глаза твои горят, как пьяные безумные звёзды, и кажется, что головой ты достаёшь до неба.
       А этого точно не было и не могло быть, но я вижу как наяву: громадные мировые весы, вокруг них – равнодушные боги, древние и новые, сгустившиеся тучи и ты, не замечая собственных ран и творящегося вокруг хаоса, держишь за волосы гроздь отрубленных голов, и вязкий сок течёт из грозди. Новое время — новые вина.
       – Я пришёл платить за свою свободу, – говоришь ты. – Вот моя плата!
       И небеса содрогаются.

Двое в башне

Куда пропал Зверь-Обоснуй?

Фандом: Batman (comics)|Capitan America (comics)

«Что за бред?», «Где обоснуй?» – спрашивали фикридеры в комментах. Бета-тестер бился на полу в истерике. Был же, был обоснуй в самом начале! Бегал, резвился, кости чьи-то грыз…
    – Кто?! Кто это сделал?! – орал фикрайтер, брызгая слюной на персонажей. – Кто убил обоснуя?! Я понимаю, вы тут все – не мои, но фик – мой, МОЙ!!! Как вы могли убить обоснуя в моём фике! Я опозорен навеки…
    Фикрайтер выдернул очередной клок волос, выпил очередную стопку водки с валерианкой, рыгнул огнём в стену и медленно досчитал про себя до пяти.
    – Ита-ак, – спокойным, но грозным голосом начал фикрайтер, наставляя авторучку на каждого персонажа по очереди, – Признавайтесь, кто из вас убил зверика.
    – Не я! – хором сказали Магнито и Железный Человек и переглянулись.
    – Ну, конечно, не я! – сказал Капитан Америка и захлопал ресницами.
    Зимний Солдат угрюмо молчал, потирая стальную руку. Бэтмен тоже молчал, но многозначительно, и ничего не потирал. Лицо Чудо-Женщины выражало крайнее возмущение, лицо Женщины-Кошки — искреннее удивление, Джокер и Харли Квин, как обычно, лыбились и глупо хихикали.
    – Я повторяю вопрос! – сказал фикрайтер громче, настолько, что его услышали соседи и проходящие мимо дома мимопроходилы. Сосед, только что удачно припарковавшийся на газоне, замешкался и посмотрел на окно фикрайтера. Тут соседа неожиданно ударили в живот с такой силой, что он отлетел от машины и сел на кучку листьев и пластиковых стаканчиков, собранную дворником с утра.
    – Вы все здесь идиотс, – с сильным акцентом проскрипел полный невысокий мужичок в пальто, сел в машину соседа и уехал прочь.

    …После в полиции сосед говорил:
    – Нос у него был такой – во! — и ещё трость, что ли… И воротник на пальто меховой ещё! Пушистый такой мех, блестящий!

(Будет обновляться и дополняться)